Отзыв на дораму Man On High Heels

Знакомо вам чувство, когда послевкусие от дорамы похоже на разорвавшуюся бомбу? Титры давно закончились, музыка отзвучала, а ты всё сидишь, оглушённый, контуженный, слепой, в звенящей тишине, и понимаешь, что привычных опор и мыслей - нет. В душе всё разворочено, и где небо, где земля – непонятно.

Столько хороших рецензий написано, и казалось бы сказано всё, сказано правильно и красиво… Но всё же. Одно небольшое “но”. Наощупь попытаюсь найти хоть какие-то ориентиры и вытащить мысли из дымящегося котлована, чтобы высказать его.

Образ, возникающий первым, он же и заглавный – красивая ножка на тоненькой шпильке, дистиллированный концентрат женственности. Замечали ли вы - женщина на каблуках приобретает что-то от напряжённой невесомости канатоходца: один звонкий, воздушный шаг за другим по прямой линии? Спина точно натянутый лук, голова чуть откинута назад, плавное покачивание бёдер гипнотизирует. Восхищённый наблюдатель со стороны и не догадывается, какова цена вопроса, а именно: с какими матами потом она будет снимать эти орудия пыток и лепить пластыри на замордованные жёсткими задниками пятки.

Фильм напоминает эту жизненную коллизию своей эффектной контрастностью. Высокое соседствует с низким. Кровавый, очень жестокий и одновременно нежный, - как лепесток, как тыльная сторона запястья. Мафиозные разборки на всех уровнях – от уличных драк до предсудебных пикировок сторон – тащат на себе львиную долю сюжета. Полицейское настоящее не может сделаться прошлым и держит главного героя в капкане так, что он и рыпнуться не может. Боёв много, кровищи ещё больше: Тарантино смущённо курит в сторонке.

Ценителям такого… хм… мужского жанра, возможно, придётся по вкусу. Махач очень внушительно, хореографически даже поставлен. Коррупция, крышевание, уязвлённое самолюбие, перетекающее в месть – всё есть, всё бывает и часто. Однако… клюквенным морсом пахло от этой всей заварухи или это я нежная фиялка. Мне виделась эта часть фильма как способ остро поставить ребром собственно главный вопрос о гендерной самоитендификаци.

Но и это неуклюже сформулировано. Хотя трансгендерность является ярко звучащим лейтмотивом, по сути это более общее размышление: какими извилистыми путями мы порой приходим к самим себе. Тысяча обстоятельств, казалось, отнимают даже видимость собственной воли, но в итоге оказывается, что каждое решение было о нас и для нас. Страдающая, мятущаяся в застенках своего собственного тела душа раз за разом оказывается между абсолютно невозможными в своей формулировке выборами – забыть себя… или убить себя. Продолжать носить чужие туфли не по размеру или отказаться выполнить обещание, свой долг, тем самым выкорчевав у себя все остатки самоуважения?

При выборе ответа не загорается зелёный свет. На жизненных перекрёстках нет указателей. Это видно по концу, который в восприятии зрителей даёт развилку: а что это было?

Мужчина, учащийся ходить на каблуках – это звучит как комедийная сценка, как описание шаржа, артистического эксперимента. Однако здесь это драма, трагедия, саму суть которой сначала и не увидишь в прямом смысле. Думаешь – бгг, корнет, так вы женщина? Вот этот-то красавец, Давид Микеланджело, косая сажень в плечах, который нагибает всех преступников на ать-два? А потом – да… женщина. Как картинка с оптической иллюзией. Сначала хоть убейся, не видно того, что на картинке, говорят, есть. Вдруг чуть щёлкнуло что-то, и калейдоскоп сложился. Чха Сын Вон сотворил невообразимое. Как сказали в комментариях: «роль в нём, он в ней». Полицейский на шесть миллионов сделал уже всё, что можно и нельзя, чтобы женщина в нём замолчала, смирилась – но она поднимает раз за разом свою голову, и призрак её прячется в зеркалах, в рефлекторных жестах, как те в медицинской подпольной клинике и транс-баре. В Чжи Уке сумасшедшая совершенно комбинация хрупкости и силы. Смотря на эту игру теней вспоминаешь, что «мужественность» - это отнюдь не слово-антоним к «женственности», а характеристика стального внутреннего стержня.

Тут можно напрочь забыть, что существуют в дораме и другие актёры. Однако это было бы несправедливо по отношению к ним.

Два актёра-подростка порвали мне сердце на лоскутки. КАК подобную палитру чувств можно показать в таком возрасте, КАК? Я не представляю. Очень хотела бы знать, как их зовут, потому что живым остаться, увидев их игру, попросту невозможно.

Из второстепенных – третьестепенных даже – запомнился персонаж Пак Сон Уна, прокурор, жующий жвачку. Очень талантливо сыгранный борзый парень, идущий в нападение, как лётчик - в пике. Так опускать людей – «да у вас талант», действительно.

Дамы тут будто инопланетные, нездешние – такое впечатление у меня вызывают актрисы Ли Ён Нё, Ли Эль и Исом. Первая – аджумма с вороньими повадками злой мачехи-колдуньи. Множество раз она играла персонажей на грани отрицательности, с демоническим таким налётом. Здесь не совсем в этом амплуа, но эффектность та же. Последних двоих впервые я увидела в «Белом Рождестве», и видимо, это впечатление оказалось сильным. В них есть что-то, что приковывает внимание и заставляет следить взглядом, когда они в кадре. У Ли Эль такие скулы, что можно порезаться (с), и раскосые таинственные глаза. Она здесь очень хороша – явно иносказательный двойник Чжи Ука, главного героя, на другом жизненном витке. Исом же похожа на мышонка укромностью, миниатюрностью черт. Я любя, любя. Ах, этот прелестный маленький рот уголками вниз! Изящна, как фарфоровая статуэтка. Но её героиня не произвела большого впечатления – раз за разом она попадалась под руку то одному, то другому. Как будто об неё решали свои проблемы и вопросы другие персонажи, а она не делала ничего, лишь оглядывалась на уезжающую машину. Но её песня в баре была очень нежной – как вздох, и полной неслучайных образов.

Это и есть то самое “но”. OST мучил меня по ночам и не давал заснуть. Я била себя по рукам, - не разбираюсь же в музыке никаким боком - но пальцы сами тянулись к клавиатуре, пытаясь описать этот маковый дурман, чтобы он уже оставил меня в покое наконец. Это было наваждение – только смежишь веки, как звучат первые ноты чувственного, вальсирующего мотива, и в воображении вспыхивают кадры с двумя поцелуями, - такими похожими, такими разными - где мотив впервые прозвучал… Возьмите пленяющие, тягучие, как застывающий янтарь, струнные. Добавьте низкий, глубокий перебор гитары и по верхам фортепиано, - самыми кончиками пальцев, капельками дождя. Чуть погодя саксофон… музыка вся в мерцающих солнечных бликах. Будто качаешься на качелях в погожий летний день, закрыв глаза… И, наконец, введите плачущую, тоненькую скрипку – ей-Богу, будто из меня душу вытянули и натянули на струны. Тогда вам послышится отдалённое эхо красоты. Мне в этой мелодии виделось отражение той чарующей женственности, что плыла за главным героем – или главной героиней? – как еле уловимый шлейф духов. В этой мелодии чудилось томление, и жар, и нежность первой любви, её угловатость и трагичность, и выстраданная горечь, долженствующая взаимозависимость второй.

Всей своей рецензией я пыталась отогнать этот прекрасный призрак, но, кажется, у меня не получилось. Ну и пускай. Бредить таким произведением не стыдно.